Голод суккуба - Страница 27

В какой-то момент нашей литературной дискуссии я начала засыпать. Долгий день изнурил меня, и сон показался роскошью. Сет, кажется, тоже устал.

Мы оба лежали на боку, совсем близко, и ноги наши соприкасались.

Пока меня затягивало забвение, в голове метались беспорядочные мысли. Как поживает Обри. Мальчик или девочка родится у Пейдж. Далеко ли зашел Бастьен на пути совращения Дейны. Как это, черт возьми, так быстро и ярко расцвела группа Дага.

Через пару часов я открыла глаза, недоумевая, что разбудило меня. Нечто странное, невидимое, сразу вырывающее из сна. Нас по-прежнему обволакивала мирная тьма, утро еще и не думало наступать. В тусклом лунном свете, едва проникавшем в комнату, письменный стол и прочая мебель отбрасывали чудные тени. В отличие от моего дома в районе Куин-Энн, здесь шум автомобилей ночью смолкал, так что я слышала только дыхание Сета и гудение электричества.

Потом я заметила, что мы с Сетом прижались друг к другу еще ближе, чем прежде. Мы лежали обнявшись, ноги наши переплелись. Его запах будоражил мой нос. Привыкнув к полумраку, я увидела, что его глаза тоже открыты. Бездонные омуты темноты. Он смотрел на меня.

Все еще сонная, я протянула руку к его шее, пропустила его волосы сквозь пальцы и прижалась лицом к его лицу. Его рука покоилась на моей пояснице, где рубашка выбилась из штанов. Он касался моей кожи, точно как на концерте, рука скользила, проведя линию на моем боку, прежде чем спуститься к бедру. Его пальцы, отбивавшие на клавиатуре барабанную дробь, сейчас были нежны, как перышки.

Мы не отрывали друг от друга глаз, и я могу поклясться, что слышала, как бьется его сердце. Затем, вопреки предостерегающим воплям на краю затуманенного сознания, я прижалась устами к устам Сета и поцеловала его. Сперва наши губы были нерешительны, словно недоумевая, как могли они зайти так далеко. Мы пробовали друг друга, медленно и осторожно. Его рука, лежащая на моем бедре, скользнула выше, и что-то в застенчивом Сете Мортенсене, поглаживавшем мою задницу, заставило меня содрогнуться. Легкий вздох застрял у меня в горле, и в тот момент, когда мой язык исследовал его губы, добиваясь большего, он вдруг опрокинул меня на спину с решимостью, поразившей, кажется, нас обоих. Его рука скользнула мне под рубашку и легла на грудь, а я почувствовала сквозь его боксерские трусы, что не только его руки и губы желали новых высот.

Затем, пусть едва-едва, но я ощутила что-то еще. Легкое покалывание. Счастливое блаженство медленно обвивало и пронизывало меня. Опьяняюще. Лучше любого напитка, который я когда-либо пробовала. Чистая жизнь, чистая энергия.

Это было восхитительно и мучительно, другое измерение телесного наслаждения, на краю которого мы застыли. Оттого, что это был Сет, чувство становилось еще острее. Это его уникальная сущность накладывала на все отпечаток. Я хотела с головой окунуться в свои ощущения, закрыть глаза и совершенно забыть об ответственности, пока меня наполняет эта сладость.

Но я не могла. Да, моя решительность на мгновение ослабла, но я все еще крепилась.

Еле-еле.

Я неохотно прервала поцелуй, пытаясь собраться с силами и оторваться от него. Едва почувствовав мое сопротивление, он отпустил меня.

— Я… я… извини, — пробормотала я и закрыла лицо руками.

Я терла глаза, словно пытаясь очнуться ото сна, в котором, можно сказать, и пребывала.

— Мы не можем. Это… это началось…

— Даже от поцелуя.

Это было утверждение, произнесенное сиплым голосом, в котором слышались и вожделение, и сонливость… и сожаление. Уж он-то прекрасно знал, сколь губительным может оказаться страстный поцелуй; в прошлый раз я чуть не убила его. Конечно, тогда была исключительная ситуация, и в предсмертном состоянии я высосала из него гораздо больше, чем при обычном французском поцелуе.

— Даже от поцелуя, — уныло повторила я.

Невозможно слиться в любви так, чтобы один из двоих оставался холоден. В этой игре не было лазеек. Повисла напряженная тишина, пока Сет не сел, отстранившись от меня. Когда он снова заговорил, я услышала в его голосе подлинную боль и чувство вины:

— Прости меня. Я не знаю… думал, что лучше себя контролирую… и это же почти во сне… и вот…

— Я понимаю, — шептала я во тьму. — Я понимаю. И ты меня прости.

Снова тишина.

— Полагаю, — сказал он, — мне лучше спать на кушетке…

Я закрыла глаза, чувствуя себя ужасно, но понимая, что он прав. Мы играли с огнем, дурачась с этими целомудренными совместными ночами. Удивительно еще, что ничего плохого не случилось раньше. Чем больше я думала об этом, тем яснее представляла, сколько могла нанести вреда. Черт, сколько вреда я уже нанесла, отняв у него несколько капель жизни? Неделю? Пару дней? Даже одна минута его жизни — это уже слишком много.

Когда я заговорила, голос мой сочился горечью и обидой — не на него, на весь мир:

— Нет. На кушетку лягу я. Это твой дом.

— Тем не менее. Оставь мне хоть какие-то пережитки рыцарства.

Я ничего не ответила, и снова мы сидели в неуютной тишине. Над нами кружила целая стая вопросов, но никто не спешил обсуждать их. Это наш общий недостаток. Когда в душе раздрай, я либо избегаю этой темы, либо делаю вид, что ничего не случилось. И поскольку Сет убегать не собирался, он точно не стал бы начинать диалог, в котором придется расставить все точки над «i». Так что мы продолжали сидеть.

Наконец он встал:

— Прости меня. Я виноват в том, что случилось.

Он обвинял себя, что было для него вполне естественно, но совершенно несправедливо, особенно если учесть, что я до него первая дотронулась. Я хотела как-то ответить, объяснить, что здесь нет его вины. Но слова застревали в горле, сдерживаемые моими собственными смущенными чувствами. Задержавшись еще на несколько мгновений, он ушел в гостиную.